«ПРО ШИНЕЛИ ИЗ ЛИФЧИКОВ, «ПОЛОВОЙ СТОН», И ДЫНЬКУ ДЛЯ ЕФРЕМОВА.»

….С Верой, моей будущей женой, я встретился в поезде Ленинград – Москва. Все произошло случайно. И ничего, как говориться, не предвещало…

Мы с другом Гришей Мануковым возвращались с кинопробы, а Вера оказалась нашей попутчицей. Мы долго болтали, выпили водки, закусили пряниками – настроение было прекрасное! И я уверен, что Гришка с Верой начали целоваться. Правда, она все до сих пор отрицает… Но на тот момент это было совершенно не важно. Наутро мы расстались и даже «до свидания» друг другу не успели сказать… Мы с Гришей, молодые артисты МХАТ, сильно задирали нос – еще бы, нам повезло попасть в лучший театр страны! А девушек вокруг артистов всегда много. Так что воспоминание о нашей случайной знакомой в поезде испарилось, как с белых яблонь дым. Я и имя-то ее с трудом запомнил… К тому же она представилась художницей из Суриковского. На самом деле Вера оказалась актрисой, отличной актрисой. Но об этом я узнал гораздо позже…

- А до встречи с Верой вы, такой гордый, влюблялись?

- Дело было в моем родном Ташкенте. Я влюбился. И очень сильно. А потом поехал поступать в Москву. Приятели твердили: «Ну она не дождется, вот увидишь – не дождется.» И как в воду глядели… Я переживал, думал, умру.

Через несколько лет мы встретились с этой девушкой. Она уже была замужем, и я спросил: «Почему же ты так сделала?» Она ответила: «Когда ты уехал в Москву, все говорили – ну, у него там теперь своя жизнь. Ты ему больше не нужна…»

История эта ударила по мне очень сильно. Я не представлял себе, что смогу еще кого-то полюбить. Передо мной был пример родителей, которые прожили вместе всю жизнь и души друг в друге не чаяли. Я и не предполагал, что у меня может быть иначе!...

…Мама с отцом были очень красивой парой. Мама в молодости – вылитая Нона Мордюкова, статная, с такой же длинной темной косой, а папа очень похож на Вячеслава Тихонова, высокий широкоплечий. Когда они приходили на танцы, от них глаз невозможно было отвести.

Мама и папа встретились в Ташкенте, куда оба попали во время войны. Там же, в Ташкенте, появились на свет и мы с сестрой Светой. Жили вшестером в крохотных полутора комнатах – бабушка с дедом, мама с папой и я с сестрой. Но теснота как-то не замечалась. Потому, что жизнь происходила во дворе: и спали на улице, и еду готовили тут же, и общались.

В Ташкенте тогда оказались перемешаны все нации, и всем было хорошо. В нашем дворе жило много эвакуированных с Украины – только и неслось со всех сторон: «Педенко! Лещенко!» - будто это не Ташкент, а Киев! При этом местные, и приезжие круглый год ходили в одних трусах – всегда сорок градусов жары, другая одежда не нужна.

Ташкент - вообще один огромный двор. С сиренью, с криками молочников и старьевщиков, которые будили нас каждый день. Помню, как кубарем выкатывался из дома, хватал какую-нибудь железяку и несся к старьевщику, чтобы взамен за свою рухлядь получить свистульку или разноцветный шарик на резиночке. А когда раздавалось «Кисло-пресно молоко!», мама посылала меня купить побольше простокваши. Простокваша всегда была на столе, а коме того, ею мыли голову. Благодаря этому запах в Ташкенте стоял ни с чем не сравнимый! Волосы становились блестящие, шелковистые, но пахло так… Знаешь, у каждого города есть свой запах. Ташкент – это, безусловно, запах кислого молока и арбузной свежести.

Арбузов на рынке покупали сразу штук по двадцать, на грузовике приезжал мой дядька – за залихватские густые усы его прозвали Чапай – загружал всю эту гору в кузов, и мы были обеспечены на неделю.

Отдельное мероприятие – поход на рынок! Мама умела торговаться, как никто! Она была настоящей актрисой по натуре. Легко могла бы выступать на подмостках. Но ее жизнь сложилась по-другому – она стала заведующей буфетом при кассах «Аэрофлота». К слову, там ее природное чутье и интуиция тоже очень пригодились. Мама всегда знала, когда к ней с проверкой придут из ОБХСС. При этом она никогда не обвешивала. Ее приработком были сигареты и кофе. Точнее – кофейный напиток «Север». Самое смешное, я обожал этот кофейный суррогат! Мама его заваривала, ставила в холодильник, и это холодный «кофе» казался мне просто божественным нектаром!

На рынке, когда появлялась мама, разыгрывался целый спектакль: она подходила, спрашивала цену, уходила, возвращалась, снова уходила. В результате узбеки всегда отдавали ей все в три раза дешевле! И не потому, что она правильно себя вела. Они искренне восхищались тем, как мама торговалась на узбекском! Она от природы «слухачка», у нее талант к языкам. Приехав в Ташкент, мама заговорила на чистом ферганском диалекте. И продавцы просто млели от того, как она, белая женщина, говорит на их языке!...

Помню, как мы покупали живых кур. Далее следовал целый ритуал: на горизонтальной гильотине курицам отрубали головы, затем тщательно ощипывали и обжигали на огне. А какой запах паленого пера! И вот когда все подготовительные манипуляции были закончены, мама передавала кур бабушке, и та уже решала, что с ними делать.

Я обождал фаршированные куринные ножки, которые делала бабушка. Больше такой вкусноты мне в жизни есть не приходилось! Мясо с ножки срезалось, готовился фарш, в который добавлялись мука, куриные шкварки, жареный лук, затем этим фаршем снова набивали шкурку, все зашивали и отправляли тушить. Оторваться от такой вкуснятины не было никакой возможности!

А как мама готовила говяжью требуху! Мало кто с ней справляется, потому, что она очень вонючая, но мама знала в этом толк. Она готовила все на улице, долго очищала пленки, и получался такой деликатес – язык проглотишь! Поэтому на праздники у нас собиралось человек шестьдесят только родственников, а сколько еще соседей-друзей! Папа в такие дни обязательно готовил плов и баклажанную икру.

Папина баклажанная икра, закрученная в банки, стала легендой. Она заготавливалась чуть ли не в промышленных масштабах и складировалась в антресолях. Когда я уже учился в Москве, все проводники из Ташкента – папа работал на железной дороге – привозили мне посылки с трехлитровыми банками с баклажанной икрой, которая в общаге шла « на ура». Еще передавалось айвовое варенье с орехами, корейская капуста, дыни, арбузы, зеленые помидоры, которые успевали покраснеть в пути, - я был богатейшим студентом!

- А как начиналась ваша актерская история?

- У меня обнаружилась склонность к декламации. Сколько себя помню, я всегда читал стихи про Ленина, про партию, про счастливое детство, запоминая их с ходу. И однажды пришел в драмкружок. До этого я пробовал заниматься спортом и музыкой, но надолго меня не хватило. В секции по боксу мне разбили нос, и я туда не вернулся. Пианино пленило меня только на полгода. В это время папа заболел менингитом, и любые звуковые раздражители причиняли ему нестерпимую боль.

Драмкружок… Это было особое место. Из нашего драмкружка впоследствии вышли Саша Самойленко, Витя Вержбицкий. Не говоря уже про студентов Ташкентского театрального института. Наша руководитель Олька Карловна Фиала была невероятным человеком. Она в войну потеряла любимого и так и осталась одна. Настоящая красавица, с годами она превратилась в мужика в юбке – суровая, непреклонная, с вечной сигаретой. Кто-то за глаза называл ее «ведьмой», но на самом деле она была милейшим человеком! Меня она подготовила очень серьезно. А главное – внушила уверенность в своих силах. Так что я поехал поступать в Москву, не сомневаясь, что все получится.

Но не поступил – поздно приехал.

Вернувшись домой, надумал попытать счастья на эстрадном отделении Ташкентской филармонии.

Это был ужас! Там можно было стать антиэстрадником уже на экзаменах, увидев конферансье в сальных пиджаках с воротниками, покрытых перхотью. Мне хватило одного раза. Больше я там не появился, решил на следующий год снова ехать в Москву. А пока, что бы как-то перекантоваться и заработать денег, пошел на авиационный завод. Там работал мой друг, он составил мне протекцию, и меня взяли учеником слесаря – дяди Толи, огромного человека, у которого кулак был размером с кружку.

Дядя Толя с ребятами хорошо меня разыграли накануне 8 марта. На нашем заводе делали плойки, и вот я решил подарить ее своей девушке, которая меня потом бросила. Пришел в цех, говорю: «Сколько стоит плойка? Давайте я заплачу и возьму одну…» Мне ответили: «Плойки не продаются. Если хочешь – сделай сам!». Мне дали алюминиевую болванку и сказали, что в ней надо пропилить сто зубчиков. Работа эта очень кропотливая, но я решил: сейчас февраль, до марта целый месяц, успею. А мне еще «добрые люди» посоветовали для ускорения процесса полить болванку машинным маслом. Я полил. В результате к марту пропилил всего два зубчика…

Как надо мной умирали от смеха в цехе – даже передать невозможно. Потом эти сто зубчиков прямо при мне пропилили на станке за полчаса.

Год на заводе прошел быстро. И я снова рванул в Москву.

Помню, надел на экзамены желтую нейлоновую рубашку, поскольку считал ее для себя счастливой. И сработало! Меня в тот год брали сразу в несколько институтов, но я остался в Школе-студии МХАТ, на курсе Виктора Карловича Манюкова. Это был блистательный педагог, но в нетеатральных кругах его мало кто знал. МХАТ ассоциировался прежде всего с Олегом Ефремовым.

Узнав о моем поступлении, мама тут же сказала: «Передай дыньку для Ефремова!..» Здесь надо заметить, что сама мама гениально делала подарки, отказаться не мог никто. «Мама, - говорю, - ну что за ерунда, как ты себе это представляешь? Я даже не знаком с Ефремовым! Как я передам ему эту дыньку?» На что мама, не моргнув глазом, нашлась: «Как-как?! Скажешь: Это вам от мамы!»

В Школе-студии МХАТ я познакомился с Евгением Александровичем Евстигнеевым, который стал нашим педагогом. Он нас учил своим сценическим секретам, которые, кроме него, не знал никто. Например, говорил, что по сцене надо ходить не по прямой, а только дугами. Почему дугами? Так надо…

А сколько советом давал мне Вячеслав Невинный – это вообще отдельный человек в моей жизни, великий мастер! Он – из плеяды актеров, которые остались в учебниках, и по которым будут равняться следующие поколения.

Для Вячеслава Михайловича не имело значения, большая роль или маленькая. Он любую прорабатывал до мелочей. И мне рассказывал о тонкостях мастерства: «Если роль маленькая – не торопись уходить! А то люди только в программку, а тебя уже нет! Что хочешь придумывай, а задержись!» И вот я, следуя его совету задерживался на сцене любым способом – оборачивался, замирал, уходил, возвращался… Или принимался завязывать развязавшийся шнурок, застегивать пуговицу – это были уже мои ноу-хау…

Помню, как мне, студенту, дали первую роль со словами в легендарном спектакле «Старый новый год», где играли Евстигнеев, Невинный, Калягин, Сергачев, Богатырев, Щербаков. В перерыве Евстигнеев, Сергачев и Невинный сидели за сценой. Увидев меня, Евстигнеев сделал знак рукой: «Сынок, а ну-ка иди сюда. Ты первый раз сегодня сыграл?» - «Да…» - «Ну так а чего же мы сидим на сухую?...» Я тут же сгонял в «Елисеевский», купил водки, закуски. Принес, стою рядом, жду, что меня тоже пригласят рюмку выпить. Не тут-то было. « Сынок, ну ты принес – и иди! Мы сами разберемся…» - И мне ничего не оставалось, как уйти несолоно хлебавши.

…Когда меня приняли в труппу МХАТ, я получил уникальную возможность наблюдать за корифеями в непосредственной близости. Как они учили роли, как готовились к спектаклю! У каждого была своя, совершенно особенная манера. Например, Калягин перед выходом на сцену всегда играл в шахматы, что бы ни случилось, хоть потоп, - он садился за партию. Любшин являлся за три часа до начала, чтобы в одиночестве побродить по театру. Бурков обязательно перед спектаклем приходил в фойе и травил байки. Он был удивительным рассказчиком, любое событие в его изложении обрастало художественными подробностями. Помню, рассказывал о Василии Шукшине – как они выпивали на съемках фильма «Они сражались за Родину», или о легендарном спектакле «Так победим!», в котором Бурков играл рабочего. Однажды в театр пришел сам Леонид Ильич Брежнев. И вот спектакль идет полным ходом, как вдруг генсек жалуется, указывая на Буркова: «Что он там говорит? Ничего не понимаю!» Георгий Иванович эту реплику услышал, повернулся лицом к ложе и стал старательно произносить текст. Брежневу понравилось. Он некоторое время молча смотрел спектакль, а потом громко поинтересовался: «А какой сейчас счет?».Оказалось в это время шел хоккейный матч, и Леонид Ильич переживал за игру.

« Так победим!» стал легендой МХАТ. Помню еще одну байку, ее рассказывал Вячеслав Невинный – он играл в этом спектакле врача вместе со своим другом юности Владимиром Кашпуром.

Невинный с Кашпуром решили подшутить над Калягиным, которому досталась роль Ленина. По ходу действия была сцена, в которой умирает Свердлов, и врачи – Невинный с Кашпуром – сообщают об этом Ленину – Калягину. Текст был такой: «Все бесполезно. Он умирает. У него испанка». Но Невинный с Кашпуром не были бы собой, если бы что-то не придумали! Калягин об этом знал и заранее их предупредил: «Ребята прошу без ваших штучек! Я все-таки Ленина. Что не так – и арестовать могут!»

И вот идет спектакль, Свердлов умирает. Перед Лениным появляются врачи. С недрогнувшими лицами произносят: «

Все бесполезно. Он умирает. У него..» - и тут Невинный вскидывает руки и щелкает пальцами, изображая танцующую испанку… Калягин, конечно, тут же «раскололся» от смеха…

Вячеслав Михайлович Невинный – непревзойденный баечник! Одна из моих любимых в его исполнении – как Владимир Иванович Немирович-Данченко принимал во МХАТ молодых актеров – Степанову Дорохова и Пилявскую. Для них Немирович был кумир, бог! И вот они все выстроились у стеночки, чтобы поприветствовать учителя. Немирович-Данченко подошел к Степановой: «Ангелина Иосифовна…» - «Очень рад, Владимир Иванович», затем к Пилявской: «Софья Станиславовна…» - «Рад. Владимир Иванович». Настала очередь представиться Дорохову. Но он так переволновался, что не смог внятно произнести свое имя. Немирович-Данченко ничего не разобрал и решил переспросить: «Так как, говорите, вас зовут?» Дорохов, бедняга, окончательно смутился и, когда Немирович-Данченко наклонился к нему, вместо того чтобы произнести свое имя, поцеловал того в щечку!..

- Говорят, Невинный любил розыгрыши еще с юности, когда был студентом…

- О да! Как они шутили все с тем же Владимиром Кашпуром!

Выходили на Тверскую, выкидывали на пальцах числа, выигравший оставался на месте, а проигравший шел на противоположную сторону улицы.

Однажды проиграл Невинный. Он перешел на противоположную сторону Тверской и стал обращаться к прохожим: «Товарищи, простите, вас можно на минуту? А вас? Тысяча извинений… Вы не могли бы уделить мне минуту?» И при этом сам пристально вглядывался в небо, будто надеялся что-то там увидеть. Ну и люди, само собой, начинали задирать головы. И пока прохожие разглядывали облака, Невинный выстраивал их в колонну: «Вы не могли бы встать сюда? Да-да, сюда! А вы вот здесь… Да, хорошо!» Когда построения были закончены, зычным голосом произносил: «А теперь с левой ноги ша-а-а-агом марш!» - и тут же улепетывал со всех ног…

О розыгрышах Невинного я услышал, едва стал студентом Школы-студии МХАТ. Вся общага на Дегтярке, 8, где я поселился, передавала их из уст в уста.

Наша мужская общага, располагавшаяся в здании ХIХ века, заслуживает отдельного рассказа! Единственный недостаток – там не было горячей воды. И я долго работал душем: всех поливал.

Жили мы в всемером в двух комнатах: трое ребят в дальней, а мы – Сергей Земцов, Алексей Гуськов, Егор Высоцкий и я – в проходной, но чувствовали себя при этом отлично! У меня, кстати, с тех пор осталась привычка спать, когда вокруг разговоры и шум. В тишине не могу заснуть ни в какую!

Мы с Сережей Земцовым сразу прославились на всю общагу, потому что регулярно лепили пельмени. Сережка потрясающе делал фарш! Мы раскатывали тесто и быстро-быстро лепили пельмешки. Меньше тысячи за раз не делали.

На пельмени к нам друзья приходили – Олег Шейнцис, главный художник «Ленкома» (у него первая мастерская была в подвале нашей общаги) Андрей Макаревич, Пашка Каплевич. Кстати, в нашей же общаге Пашка Каплевич сделал свой первый рисунок – мой портрет в чалме. А потом, когда мы с друзьями выпустили спектакль по произведениям обэриутов, Паша стал у нас художником, - по-моему, это была первая Пашина постановка вообще. Мы играли милиционеров, и Паша нас совершенно поразил, сделав милицейские шинели с погонами из старых лифчиков!..

Помню, мы с ребятами как-то решили обойти все заведения общепита внутри Садового кольца. Первым делом, пока еще не растратились, побывали в «Арагви» и «Национале». В «Националь» я позвал Алену Бондарчук, за которой тогда пробовал приударить. Но за обед пришлось выложить все мое месячное содержание, и больше я там не показывался.

Нашим местом стала знаменитая пивная «Яма». А какие в центре были чудесные столовки! Диетическое кафе на Дмитровке, кафе-стоячка «Зеленый огонек»! Кроме того, около ЦУМа обнаружилось шикарное место под названием «Полевой стан». Мы его переименовали в «Половой стон». Это кафе пользовалось особой популярностью у студентов Щепкинского училища и Школы-студии МХАТ. Там готовили замечательные макароны по-флотски и котлеты – на рубль можно было наесться от пуза.

Еще мы долгое время кормились благодаря Саше Феклистову. Тогда все где-то подрабатывали: Егор Высоцкий дворником, Гриша Мануков – в бане, а Саша Феклистов устроился ночным сторожем в кафе-мороженое рядом со Школой-студией МХАТ, в этом здании сейчас располагается японский ресторан. Мы приходили к нему по ночам, ели мороженое и черную икру, которая шла на бутерброды. Сашка только просил нас чтобы мы не сильно зарывались, оставляли хотя бы немного, что бы его сразу не уволили.

Уйти из общаги вечером еще можно было, а вот попасть обратно после двенадцати ночи – целая история! Приходилось сражаться с легендарными вахтерами, которые все пять лет учебы держали судьбы студентов в своих неслабых руках.

Какие это были персонажи: «Голда Меир» - суровая, с низким хриплым голосом – и дядя Миша! Для него вахта без двух бутылок водки – потраченное даром время. Выпив, дядя Миша любил пошутить. Но юмор у него был черный. Звонит телефон, спрашивают Акбара из Таджикистана, который учился у нас на постановочном. Дядя Миша не раздумывая отвечает: «Акбара нет!» - «А где он?» И тут дядя Миша, подмигнув, произносит елейным голосом: «Где-где? Умер Акбар!» Такие у него были «шутки»… Или бывало, дядя Миша приходил к нам, неспешно располагался, проходило минут сорок, и вдруг он говорил: «А я сказал, что тебе мама из Ташкента звонит?...» И ты понимаешь в какие астрономические суммы обходилась маме дяди-Мишина «забывчивость», счета каждый месяц приходили колоссальные.

И смешное было в общаге, и грустное. Помню нашего однокурсника Олега Патрикеева. Настоящий русский богатырь! Обаятельный наивный парень. Правда, до тех пор, пока не выпьет. Один раз он появился под градусом, когда мы сидели в комнате и придумывали репризы для капустника. Посмотрел на всех: «Ну что, вы все тут умные, что ли?..» И в следующую секунду вытащил из кармана пистолет. Ребята сначала не испугались, подумали: зажигалка. И только я знал: у него есть настоящий браунинг, незадолго до того Олег мне хвастался своим сокровищем. А тот все больше распалялся: «Сейчас я вас буду убивать…» Он три часа держал нас на мушке. При этом ко мне Патрикеев хорошо относился, мы были приятелями, и меня он обещал оставить в живых. Но обещание обещанием, а когда перед тобой водят заряженным пистолетом да еще рассуждают, кого их твоих товарищей отправят на тот свет первым… Такого врагу не пожелаешь. Страшно было очень. Нас спасло то, что через три часа бдительность Олега притупилась, и мы смогли повалить его на пол, правда он нас тут же всех раскидал, но пистолет выхватить у него все же удалось…

Потом Олега выгнали из института. А через несколько лет он погиб. По пьянке приключилась точно такая же история, как когда-то у нас с пистолетом, только на этот раз Олег был с ружьем, и оно выстрелило в него…

- А как вас в МХАТ после окончания взяли? Вы же не москвич, а без прописки тогда не принимали…

- Точно! Мне так и сказали: ты станешь артистом труппы, но при одном условии – если пропишешься! И я решил фиктивно жениться.

Выручила меня Лена Мясникова, моя хорошая подруга, с которой мы общаемся до сих пор. Познакомился я с Леной очень примечательно. Мы с приятелями отдыхали в доме отдыха в Рузе. Был уже поздний вечер, и вдруг к нам в окно постучалась девушка. Оказалось, вахтер в корпусе уже наглухо закрыл дверь, и Лене предстояло ночевать на улице. Но она увидела у нас свет и влезла через форточку. Отличная оказалась девченка! Потом выяснилось, что мы соседи – она жила рядом с общагой.

Когда у меня замаячила перспектива лишиться работы в театре из-за отсутствия прописки, Лена меня спасла.

Помню, как пошли мы в загс. Суровая тетка произнесла казенные слова про то, что «мы образуем ячейку общества», потом окинула нас неодобрительным взглядом и разрешила обменяться кольцами. Но колец у нас не было. Тетка надула губы; «Жених, поцелуйте невесту...» И тут я продолжил ее фразу, шепнув на ухо Лене: «…в жопу…» Мы с «невестой» прыснули от смеха и, поставив свои подписи в книге регистрации, быстро ретировались из Дворца бракосочетания…

Потом я у Лены даже немного пожил, что оказалось непросто: мужчине и женщине жить под одной крышей просто друзьями – это неправильно. Поэтому, чтобы не испортить хорошие отношения, я ретировался. И дальше уже снимал жилье с Гришей Мануковым.

Сначала мы снимали две комнаты в большой квартире у колоритной семьи, которая приехала из Пинска. Хозяйка была выдающаяся – очень маленького роста и с совершенно неохватной филейной частью. При этом она пользовалась огромным успехом у мужиков. Примечательной личностью был ее первый муж, Коля. Ездил он на милицейской машине, но любил выпить. А когда принимал на грудь, то буянил. Даже посторонних женщин домой приводил. И тогда начинался грандиозный скандал! После скандала Коля часто сидел пьяненький на кухне, прислоняясь головой к стене, отчего на обоях навсегда осталось жирное пятно от его волос.

Когда Коля нашу хозяйку покинул, его место занял Володя. Он сперва казался очень положительным, тоже, как и Коля, что-то делал в милиции, но при этом не пил, обладал богатырским телосложением и трогательно называл нашу хозяйку «Зайка». Однако по прошествии времени Володя преобразился – стал закладывать за воротник и тоже, как и его предшественник, часами просиживал на кухне, прислонившись головой к обоям. И вот уже вскоре на стене вместо одного жирного пятна появилось два, только Володино повыше Колиного.

Кстати, Володя привел в нашу коммуналку и свою сумасшедшую мамашу, Марию Ивановну. Это стало суровым испытанием. Она могла войти в нашу комнату в любой момент и сказать: «Дай колбаски!» Или « А можно я тут лягу?» При этом все словесные эскапады, которые неслись ей вслед, эту женщину совершенно не трогали. Я однажды так разозлился, что даже пепельницей в нее запустил. Но Марию Ивановну не брало ничего! Когда стало окончательно ясно, что старуху не победить, мы с Гришей переехали в Марьину рощу, в отдельную двухкомнатную квартиру. Именно тогда мы стали придумывать спектакли. Там родился и наш первый – «Чинзано», снискавший большой успех.

Мы уже к тому времени окончили Школу-студию МХАТ и были приняты в театр. Но постепенно эйфория от осознания этого факта прошла, играли мы не очень много – молодым актерам давали лишь эпизодические роли. А мы жаждали больших форм, хотели утвердится как профессионалы. И вот однажды Роман Козак предложил нам самим поставить спектакль по пьесе Людмилы Петрушевской «Чинзано».

- Откуда нашли деньги на постановку «Чинзано»?

- Денег не было вообще! Помню как в трамвайном депо я для реквизита взял билетную кассу, потом мы с ребятами где-то выдрали троллейбусный поручень и по случаю разжились старой барабанной установкой, которую нам подарили приятели, плюс восемь бутылок «Чинзано» - вот и вся декорация! Но какой спектакль получился!

На премьеру пришла вся театральная Москва. Было очень много хороших рецензий.

Правда, из МХАТ тогда пришлось уйти. Параллельно мы работали в Театре-студии «Человек» и все силы посвящали ему. Ни на что больше времени не хватало. К тому же мы стали много гастролировать – объездили всю Латинскую Америку, США, Европу.

Благодаря гостеприимности принимающей стороны скоро на вермут под названием «Чинзано» никто из актеров уже смотреть не мог. Дело в том, что когда мы говорили: «Нам нужны восемь пустых от вермута – воды туда нальем» - нам приносили настоящий «Чинзано». Ну не выливать же! В результате мы выпили такое количество вермута, что навсегда приобрели к нему стойкое отвращение.

В те годы складывалась не только наша актерская карьера. Мы с Сережей Земцовым начали преподавать. Во Франции нас пригласили в частную театральную школу. Это оказалось большой удачей, в России тогда была полная неразбериха, и заработать актерам было сложно. А в Париже нам за месяц платили деньги, на которые в Москве можно было прожить год.

График строился так, чтобы преподавание в школе не мешало гастролям. Помню, отправились мы в Венесуэлу. Это был опыт особого свойства, потому что Театр студию
«Человек» там приняли за представителей секс – меньшинств. Дело в том, что в Венесуэле гомосексуализм очень распространен, и труппа, которая нас принимала, полностью состояла из гомосексуалистов. Они, видимо, решили, что и в России это явление также глубоко пустило корни, потому что название нашего Театра-студии перевели на испанский, как Театр-студия «Мужчина». Очень были удивлены, когда выяснили, что мы с другого факультета…

Однажды нас пригласили на остров Мартиника. Местные жители при известии, что на гастроли приехал драматический театр из России, мягко говоря, удивились. Они так же хорошо представляют где находится Россия, как мы – где конец галактики. В итоге сыграли восемь спектаклей, но шесть из них можно было спокойно отменить, потому, что на сцене было три актера, а зрителей в зале – двое, один из которых уже видел наш спектакль.

Но поскольку на Мартинике нам очень понравилось, мы решили задержаться и поставить здесь знаменитую гоголевскую «Женитьбу».

Так получилось, что на кастинг актеров я летел из Москвы, проведя в воздухе тринадцать часов. В результате разницы во времени голова сразу поплыла. Но делать нечего, быстро в душ – и на просмотр.

В театр тогда приехали министр культуры Мартиники и еще несколько чиновников – словом, все происходило на очень правительственном уровне. И вот сел я на стул, приготовившись внимать происходящему, прошло ровно три минуты, и я… заснул! Прямо на плече у министра культуры! Но актеров все-таки отобрали, спектакль утвердили, и дело пошло.

Репетировали мы очень забавно, если учесть, что чернокожие артисты у нас играли Ивана Павловича и Бальтазара Бальтазарыча. А какому колоритному рыбаку досталась роль Яичницы! Он сразу приглянулся нам своей статью – огромного роста, с гладкой, как у ребенка кожей, несмотря на то, что ему было под шестьдесят. Звали рыбака Мано. Идея сыграть в спектакле пришлась ему по душе, но он сразу нас предупредил: в день ему нужен трехчасовой перерыв. Час – на обед, час – на секс, час – на сон. Я пробовал убеждать: «Мано, но ладно пока репетируем, но когда будет выпуск, можно какой-нибудь из этих пунктов отменить? Про еду я не говорю, но например, секс?» Мано искренне удивлялся: «Как отменить секс? Я тогда не засну!» - «Ну сон отмени!» - «Никак нельзя! Я после секса все равно работать не могу…»

Замечательное было время! Но где бы мы не работали, в какие бы отдаленные уголки не забирались, душа все равно рвалась в Москву. Поэтому, когда в один прекрасный день позвонил Олег Ефремов и позвал обратно во МХАТ, все встало на свои места. Кочевая жизнь закончилась. Я вернулся в родной театр. В этом году будет двадцать пять лет, как я из него ни ногой. Параллельно преподаю в Школе-студии МХАТ – от этого процесса оторваться нельзя, потому что студенты – это колоссальная энергия, батарейка, от которой ты постоянно подпитываешься. И очень волнительно наблюдать, как собственные ученики достигают успехов. Недавно был на премьере фильма «Стиляги», где главных героев сыграли мои ребята – Антон Шагин, Макс Матвеев и Катя Вилкова. Не скрою, было приятно!...

- А как же Вера стала вашей женой?

- После нашего знакомства до того момента, как мы поженились, прошло прилично времени.

Я уже говорил, что Верочка оказалась никакой не художницей, а актрисой. И выяснилось это вот как. Однажды я встретил приятеля Сережу Колесникова, которого наша случайная знакомая в поезде Ленинград – Москва упоминала в разговоре. «Вот, - говорю, - было дело, ехали с твоей подругой… Как там ее зовут… Вера, кажется». Серега удивился: «Вера? Харыбина, что ли? Ну, она крутая очень.. Актриса великолепная из Театра сатиры!» Только тогда до меня дошло, как эта девченка потешалась надо мной и Гришей в поезде: мы-то перед ней хорохорились, а она сама по части актерства могла нас за пояс заткнуть! И вот меня этот факт почему-то очень задел.

Дело было летом, накануне моего дня рождения. По многолетней традиции в этот день мы с друзьями садились на электричку и ехали в лес на шашлыки. Я нашел телефон Веры, позвонил. «Здравствуйте, - говорю, - можно пригласить вас на день рождения? В такой-то день на такой-то станции…» Вера согласилась. Но в назначенный день в назначенном месте так и не появилась.

Я прождал два часа. Проклял ее, Театр Сатиры вместе с Плучиком и себя заодно. Думаю: ну надо же быть таким идиотом! Она же опять над тобой подшутила! Развернулся и пошел на полянку к ребятам. А надо заметить, если не знать, где именно находится эта полянка, найти ее практически невозможно. Идти от станции можно куда угодно.

И вот мы сидим, выпиваем, едим шашлыки, вдруг из леса выходит Вера: «Ой, извините, я опоздала…» Как она нас нашла – для меня до сих пор загадка…

Так началась наша романтическая история. Мы с ней бродили по улицам, сжигали пух… Потом Вера вышла замуж. Не за меня. За канадца. У Веры жена в Канаде жила, вот она и познакомила ее с Пекка (он канадец с финскими корнями) будущим мужем.

Но с Пека не задалось. Вера работала здесь, моталась на другой континент. Мы некоторое время не виделись. Однажды мы снова встретились. И я ее отбил. 9 января исполнится двадцать один год, как мы вместе. Двоих пацанов родили.

Помню один эпизод: мы с Верой уже съехались, и у нас гостил мой папа. Зазвонил телефон – это был Пека. Веры дома не было, и с ним поговорил я. Услышав, как я отвечаю по-английски, папа сразу насторожился: «Сынок, с кем ты разговаривал?» - «С Вериным бывшим мужем». – «А зачем это он сюда звонит?» - «Они с Верой друзья. Пека сейчас в Москве, они, может, встретятся». Папа нахмурился: «Сынок, ты должен это прекратить». «Папа, - говорю, - ну как ты себе это представляешь? Что я ему должен сказать?». Папа сдвинул брови: «Так и скажи ему русским языком: «Молодой человек, не звоните сюда больше!...»

Если бы не было Веры, то не знаю как сложилась бы моя жизнь. Она – стержень всего, моя половина. Как в свое время мама для папы. Знаешь, когда мамы не стало, у папы просто пропала охота жить. Я говорил: «Ну встряхнись, у тебя же внуки…» Он ответил: «Не обижайся, но мне без нее неинтересно…»

Вот и мне без Веры было бы неинтересно. Но она рядом, и все имеет смысл. Хочется играть в театре, сниматься в кино, учить студентов. Главное, что она рядом…

Беседовала Юлия Ушакова.

Журнал «Караван историй»

№ 4(130) апрель 2009 г.